У проекта, премьера которого прошла в сентябре 2016 г. в немецком городе Бохуме на фестивале Ruhrtriennale и доехавшего после Танцевальной биеннале в Лионе до Берлина в качестве специального гостя Berliner Festspiele, несколько авторов. Все указаны в афише. Не только хореограф Алан Платель, но и художница-скульптор из Нидерландов Берлинде де Брёйкере, композитор Стивен Пренгельс и восемь танцовщиков плюс одна танцовщица компании les ballets C de la B. По всем составляющим – актуальный проект. Включая апелляции к вдохновившему Плателя недавнему роману немецкого писателя и историка Филиппа Сиверта Блума «Падающий континент. Европа 1900–1914». Из «старенького» здесь только симфонии Малера, которого Пренгельс заземлил, разбавил дыханием спящих животных и африканскими ритуальными песнями и ритмами. Название «Не спать» то ли в шутку, то ли всерьез Алан Платель прокомментировал как «обман зрения»: изучая партитуры Малера, он якобы указание композитора nicht schleppen – «не тянуть», «не медлить» – прочел как nicht schlafen – «не спать». Призыв композитора ему так понравился, что и позже, заметив ошибку, он не стал менять название.
Хореограф Алан Платель и музыканты из Конго нанесли Берлину «Смертельный удар»
Собственно, призыв соответствует сценической задаче. Люди на сцене и впрямь выглядят вынужденными бодрствовать. В позе дозорных, опасающихся нападения диких животных или диких людей, они то и дело застывают, а перманентная тревога не дает покоя их вечно готовым к обороне телам. Драка начинается почти сразу и не заканчивается, пока все ее участники не разрывают друг друга на части. К счастью, метафорически: в конце длинной сцены одежда с каждого – курточки, треники, футболки – свисает лохмотьями. Оборванцами они становятся в буквальном смысле слова. После чего пропотевшие и разогретые в брутальной разминке мужчины вдруг совершенно мирно начинают обмениваться всякими сольными танцами с трюками да коленцами. В такие моменты (они повторяются не раз – после войны всегда наступает мир) кажется: вот-вот в духе «Весны священной» Стравинского гендерные пляски закончатся плохо – кого-нибудь ритуально сожгут или зарежут.
Платель и звуки
Классическую музыку в комбинации с оригинальными композициями современных авторов Платель использует часто. В 2003 г. он поставил для «Руртриеннале» спектакль Wolf на музыку Моцарта, делал проект на музыку Верди и использовал исполнение глухими людьми сочинений Баха в спектакле tauberbach.
Но насилие тут, похоже, не требует особой мотивации, а мертвые тела уже есть. Три гипертрофированно огромные лошадиные туши сложены друг на друга в самом центре сцены, огороженной по периметру грязной и дырявой тряпкой – такой древней, что иногда кажется, от нее плохо пахнет: сыростью, кочевьем, старой кожей. Но, наверное, это такой же обман обоняния, какой у Плателя был обман зрения. Мертвая лошадиная натура – скульптура Берлинде де Брёйкере, известной своими довольно жуткими (но не более, чем всё, что показывают в теленовостях) инсталляциями человеческих и животных тел, замотанных в одеяла, уложенных штабелями, где подвешенных на крюк, где как будто снятых с креста. Что означают туши в данном контексте – запас мяса на случай зимы или войны, охотничьи трофеи или результат какого-то лошадиного мора, – не сказать. Да и не важно. Это результат жизнедеятельности. Не людей и не зверей – живых существ. Хореография Плателя, тоже как будто инспирированная скульптурами де Брёйкере, не делает различия. Персонажи похожи на людей, когда сбиваются в синхронно движущиеся боевые отряды, и на растерянных животных, когда разбредаются поодиночке. Выглядят кочевниками, пастухами, уличной бандой, и тут же – стаей, стадом.
Бах глух
Но удержал бы Платель людей в зале два часа одной только демонстрацией человеческой скотобойни, если бы не его способность видеть красоту в самом ужасном и непривлекательном? Малера ближе к финалу он обрушивает на этот падший и павший мир, где все друг друга треножат и подминают, не для того только, чтобы закольцевать схожие эпохи и ситуации – Европу накануне Первой мировой и сегодняшнюю. Повинуясь Малеру, как звуку иерихонской трубы, безумное сообщество вдруг бросается самовыражаться. Кто как может: белые парни делают балетные pas, то ли выученные, то ли увиденные по телевизору, черные – приспосабливают змейки, лунную походку и прочие хип-хоп-штучки. Умиление, с которым Платель и до этой сцены взирал на чад неразумных, вдруг накрывает и зрительный зал. В самой нелепости попыток отозваться на музыку всем своим существом, выразить лучшее в себе и отдать последнее – столько настоящей человеческой пробужденности, что становится понятно, что именно имел Платель в виду, когда призывал «не спать», и почему, чтобы показать высокое в человеке, ему постоянно приходится (вспомним оглашенных Бахом обитателей свалки в его спектакле tauberbach) спускаться на самое дно.
Берлин